<!--HTML-->
<div class="htmldemo">
<center>
<div style="width: 610px; background-color: #efac03; background-image: url(http://i6.pixs.ru/storage/7/5/3/vsh13jpg_9915345_14147753.jpg); background-repeat: repeat; border: solid 5px #efac03; padding: 18px;">


<div class="anketa2"><table><tr><td><div style="width:400px;">
<center><div class="name2 "><i>ксавьер джеймс галлахер / xavier james gallagher </i></DIV>
<div class="citata2">Джим, Джеймс<br>29 y.o. 11.05.1985 | гетеро | рэкеттир | помолвлен</DIV><P>
<div class="citata2">А спонсор этой анкеты – «Семья наркоманов». «Семья наркоманов»: ложечка за маму… </DIV></center>
</div></td>
<td style="width:170px" ><div style="-moz-border-radius: 150px;
border-radius: 150px;height:150px;width:150px;background-image:url('http://sa.uploads.ru/0ab7R.gif');border:5px solid #fff;"></div>
<center><div class="citata2">colton haynes.</DIV></center></td>
</tr></table>
<div class="bion2">психологический портрет</div>
<div class="bio2"><center>Уверенность в себе — черта хорошая, самоуверенность — черта плохая.</center></div>
<table><tr><td><div class="x2">положительные черты</div>
<div class="st2">Ксавьер по-своему честен и справедлив если дело касается работы, но куда реже эти черты проявляются в его социальных отношениях. Он с непривычной лаской относится к детям, достаточно социален, общителен, несмотря на то, что часто оставляет о себе впечатление человека высокомерного. Умеет быть галантным.</div></td><td><div class="x2">отрицательные черты</div>
<div class="st2">Он не умеет отключать эмоции. И относит это к своим худшим качествам, так как именно это мешает ему оставаться беспристрастным. Он плохо контролирует свой гнев: любая словестная перепалка достаточно скоро переходит в рукоприкладство. </div></td></tr><tr><td><div class="x2">увлечения, хобби</div>
<div class="st2"><b>любит:</b> остояние усталости, хороший виски, качественные, дорогие автомобили.<br>
<b>не любит:</b> пустую болтовню, инфантильность, слепо преданных, слабохарактерных людей.</div></td>
<td><div class="x2">мечты, цели, фобии</div>
<div class="st2"><b>мечты:</b> его не учили страдать эскапизмом, перед ним всегда ставили четкие, доступные цели, которых он непременно добивался. потому заветных желаний, как таковых, он не имеет. он имеет цели. и следующая на очереди – занять место отца. <br>
<b>цели:</b> ся жизнь Ксавьера – цепочка краткосрочных целей. покончив с одной он тут же берется за другую, что для людей его профессии завидная роскошь. из ближайших поставленных – вернуть Сантану домой. соврет, если не скажет, что ему не нужна своя собственная семья, но к этому он подходит весьма прагматично – ему нужен наследник, а не совместные ужины и красивая свадьба.<br>
<b>фобии:</b> о, к чему он так часто прибегал в своей злополучной доле одновременно является и самым большим страхом. он всегда боялась, что его постигнет та же участь и он будет погребен заживо. ну и вполне разумное опасение – подвести доверие отца</div></td></tr></table>
<div class="bion2">общее описание характера</div>
<center><div class="citata2">Она была молчаливой и спокойной. Молчаливой без напряжения и спокойной без угрозы. Это было молчаливое спокойствие океана, равнодушно внимающего крику чаек.</DIV></center>
<div class="bio2">От Ксавьера Джеймса Галлахера еще не придумали прививок. Ленивые антитела со скукой плавают бесцельно, ибо знают – битва проиграна заранее.  Гиповолемический шок, раз, два, записывай время смерти, добрый доктор. Нет, это не талий, не мышьяк и не цианистый калий, это ты сам, Джим, ты сам – своя же худшая отрава. Поразительная, знаешь ли, способность, без чьей бы то ни было помощи, превращать свою жизнь в одну сплошную муку. Притом, что ты не склонен к самобичеванию. Совершенно, как ты думаешь. Тебе тут жмет и там колется, и вообще это не твоя рубаха – нет, ты никогда не станешь жаловаться и открыть гардероб и сменить одежду – ни за что. И знаешь в чем твоя проблема, Галлахер? В том, что твои приземленные стремления – искусственны. Ты, на самом деле, никогда не слушал тихого, едва разборчивого голоса сердца, да и к разуму редко обращался. Солдаты не думают, солдаты стреляют, так говорит твой отец? А ты не замечаешь, что вся твоя жизнь сводится к тому, что он говорит? Ты ведь не раз замечал – он с интересом разрабатывает противоречивые идеи, ему любопытны побочные продукты его работы. «Побочные» продукты он не отбрасывает, даже если они противоречат его основной идее. Он развивает их, копается в деталях, зарывается в мелочах – и забывает о цели. Разве ты хочешь быть таким же? Нет? Но ты уже такой.

 

Слышишь, Ксавьер, там, наверху, у кого-то слишком плохо с чувством юмора. У кого-то наверху кончились радужные чернила, он решил написать твою историю гноем, перебродившим вином и отходами. На тебя не пожалели ингредиентов, скинули в бурлящий котел все то, что долго пылилось на полке: чайная ложка цинизма вместо щепотки, галлон жестокости вместо пинты. Он хотел, чтобы из тебя, по-видимому, вышло что-то стоящее. Ты и вышел. Только не в ту дверь. Вышел и решил не искать причины очевидным последствиям – фаталист из тебя никудышный. Вышел и решил оставить в прошлом осени и весны за монотонным исполнением приказов, пыльную стопку учебников по алгебре, к которой ты не прикасался с третьего класса, глубокие багровые синяки на ребрах или свою первую разбитую машину. Поэтому ты открываешь холодильник и не вспоминаешь о том, что у некоторых, буквально в паре десятков метров, в нем пусто, использованные шприцы и полупустая бутылка орчаты не в счет. Ты небрежно снимаешь ложкой ягоды годжи с шоколадного фондана, словно так и задумано, но не относишься мыслями в прошлое, потому что не знаешь вкуса черствого хлеба. По существу, чье-то детство на жестких простынях и скрипучих матрасах – для тебя какая-то далекая, слипшаяся глава, которой, ты, в прочем, ничуть не стыдишься, потому что так кем-то сверху задумано. И если тебя это в этой жизни не касается, значит и волновать не должно. Но что происходит с тобой, почему во сне сознание рисует тебе такие страшные картины? Там прячется так много забытых лиц, там похоронено все то, что так любят разгребать поклонники теорий психоанализа по Фрейду. Там за семью замками запечатаны истоки двух несоприкасающийся между собой, чужих друг другу Ксавьера, которые поразительно успешно уживаются в одном теле. Отбросьте мысли об альтер-эго, доктор, мы говорим не о заезженном приеме медиа-франшиз, а о способе урегулирования скрытых потребностей. Тот, что снимал скальпы, тот, кто не помнит нежную и сладкую первую любовь, он рассеянно смахивает пот со лба и рука его снова возвращается к потертой рукоятке ствола. Он ищет правду на дне стакана в чистой, почти стерильной квартире, а потом натягивает фланелевую рубашку и возвращается к привычной работе. Но есть ведь и другой Ксавьер. Тот, кто умеет сопереживать, кто не клал всем известный орган на чужие беды, кто любит детей и никогда не позволит их обижать, знаешь, Галлахер, должно быть, это все тот же мальчик, который однажды появился на свет. До того, как его испортили. Но пока его голос слаб и глух, научись слушать его. Однажды.</div>

<div class="bion2">биографические факты</div>
<div class="bio2"><center>У любого жизнеописания столько же версий, сколько рассказчиков, и у каждого своя правда.</center></div>
<table><tr><td><div class="x2">МЕСТО РОЖДЕНИЯ</div>
<div class="st2">Эль-Пасо, Техас, США</div></td><td><div class="x2">ИЗВЕСТНЫЕ РОДСТВЕННИКИ</div>
<div class="st2">Бартон Уоррен Галлахер – отец, 62 года
София Барроу – мать, 49 лет
Сантана Галлахер – младшая сестра, 22 года </div></td></tr>
<td></td></tr></table>
<div class="bion2">жизнь, которая не даёт художнику стать художником — это и есть его биография.</div>
<div class="bio2">«А потом в газете напишут, что ты неудачно почесал дулом задылок»: любимая отцовская фраза. Клиент сказал – бей. Ударили – дай сдачи. С ранних лет, с первых синяков, с первых разбитых коленей. Ангары и выжженные солнцем пустыни там – где вершилось несправедливое правосудие. А отец приседал рядом с тобой на корточки, поддевал пальцем подбородок, чтобы ты не опускал голову, и говорил: «Смотри». Смотри, как люди платят за свои долги. Так ты научился никогда не занимать. И когда ты спрашивал старшего Галлахера, как называют людей, занимающихся, тем же, что и он, Бартон с хриплым смешком выдавал: «Ублюдки». Но когда пришло время, ты узнал, что рэкитирство – дело потомственное. И никто не собирается отправлять тебя в колледж. Все, что нужно, ты мог узнать из первых рук.
Пятнадцать лет, мать, собирающая чемоданы, равнодушный взгляд второго родителя… Эль-Пасо всегда останется для тебя домом, что бы она там не решила. Как и останется домом для Сантаны, пережившей этот разрыв в разы тяжелее, чем ты. И она целует тебя в загорелую щеку, обещает звонить при каждой удобной возможности, но это был последний раз, когда ты слышал ее голос. Ты не скучал, не просил отца вернуть ее. У тебя не было на это времени. И единственной целью – как непреложный завет – «не подвести семью. не подвести фамилию». Монотонный, но громом звучащий в ушах лейтмотив. И всевидящее око отца, который всегда был строг, но никогда не был груб… оно преследовало тебя повсюду. По крайней мере, раньше тебе так казалось. Казалось, что он осудит любое твое действие, но потом ты понял, что жестокая изобретательность у вас в крови. И время, потраченное на тебя, окупилось с лихвой. Позже, много позже Бартон скажет, что тебя дрессировали, как бойцовского питбуля только для того, чтобы ты потом то же смог проделать и со своим сыном. А он со своим. И так до тех пор, пока в роду Галлахеров в отместку за их грехи не начнут рождаться одни девочки. Если бы ты только знал, что на роль матери твоих детей уже избрана весьма экстравагантная, капризная особа.

Сестру твою, к слову, никто не трогал. Сантана росла как дикая лиана – сама по себе. Росла до тех пор, пока вы не нашли на столе записку с настоятельной просьбой не искать ее. И ее не искали, ибо ты точно знал, куда и зачем она поехала пытать счастье. Дома не скорбели, не впадали в истерику, потому что женщины в рядах Галлахеров либо не задерживались надолго, либо встречали шальную пулю рано или поздно. Твои рьяные попытки броситься за ней вслед или хотя бы послать за ней людей не были приняты за благородные порывы. Любой, осмелившийся пойти против отцовской воли был либо мертв буквально, либо умирал в его глазах. И Сантана, даже с учетом того, что Бартону никогда ранее не доставляла проблем, не стала исключением. Но словно по какому-то хитрому плану (а так оно и было, как окажется после), твоим следующим местом назначения становится Спрингфилд. «Встреть ее». «Покажи ей, ее семье, что на нас можно положиться». И где-то в этих словах крылся тайный посыл, но ты был не из тех людей, кто копает глубоко, уцепился разве что за шанс заодно найти сестру. Отсутствие Сантаны и ее беззащитность, вкупе с неисчисляемым количеством людей, кто припомнил бы долги самому Галлахеру, не давали тебе возможности не воспользоваться этим случаем. И времени явно пойдет больше, чем месяц, на который ты рассчитывал, ибо, Сантана, по-видимому, не спешила облегчать тебе задачу, а каким бы зверствам тебя ни учили, тащить за волосы в багажник родную сестру… разве так тебя воспитывали? Впрочем, Кристина Ортега тоже оказалась совсем не той, за кого ее выдавал твой отец. Вместо маленькой интриганки, какой он ее помнил, он встретил в аэропорту женщину, на которой его практически насильно женят.

И что ты теперь имеешь к третьему десятку, Ксавьер? Расскажи нам об убитой печени. Расскажи о том, как ты хладнокровно выбиваешь слово за словом, а потом приползаешь домой бледный, в поту. Не спасает даже твой почти средиземноморский загар. Расскажи нам, как ты спускаешь деньги на новую машину, а уже через неделю греешь глаз на другой? А о девочках, Ксавьер, о девочках, которых ты никогда не обманывал, но всегда обижал. И ты, переняв все до одной отцовские привычки, звонко цокаешь, вскинув брови, мол кто осудит? А что на счет тебя самого? Разве это редкое забвение – и есть твой спокойный, мирный сон? Очнись, ты уже почти год держишься на искусственном адреналине, да на честном слове. Ксавьер, может пора остановиться?</div>
<div class="bion2">тет-а-тет</div>
<center><div class="citata2">А, может, я не хочу меняться. Может, мне нравится моя жизнь.</DIV></center>
</div>
<div class="spoil">
<div class="smallfont"><input type="button" value="Пример поста" class="input-button" onclick="if (this.parentNode.parentNode.getElementsByTagName('div')[1].getElementsByTagName('div')[0].style.display != '') { this.parentNode.parentNode.getElementsByTagName('div')[1].getElementsByTagName('div')[0].style.display = ''; this.innerText = ''; this.value = 'Свернуть'; } else { this.parentNode.parentNode.getElementsByTagName('div')[1].getElementsByTagName('div')[0].style.display = 'none'; this.innerText = ''; this.value = '17.04'; }"/></div>
<div class="alt3">
<div style="display: none;">
Канада. Канада была выбрана случайно, из своих скудных о ней познаний он был уверен только в одном – ему нужно двигаться как можно дальше. Туда – к пустынным равнинам и пологим горам, к северному сиянию, к домам на сваях. Туда, где будет достаточно холодно для того, чтобы постоянный физический дискомфорт перекрывал дискомфорт ментальный. Чтобы отупевший, заплывший горем и смятением разум переключился на поиски горячительных напитков. Дорога змеилась замысловатыми изгибами: резко уходила влево, открывая взору заснеженные пики гор и снова вела куда-то в чащу леса, чтобы там нарядиться в ярко-желтые знаки «Осторожно, лоси!».
«Отец, прости, я согрешил. Отец, прости, но я так любил ее, так любил». Один сплошной, скучный и грустный саундтрек к его жизни, лейтмотив, который не меняет тональность, не глушится ревом колонок, не тонет в алкоголе и не сгорает с докуренной сигаретой. Ему перебили номера на подъезде, об этом старший Ланкастер позаботился заранее. Граница осталась далеко за его спиной, успешно пройдена на какой-то из десятка отцовских подставных машин – не лучший и не худший из вариантов, тот, что не привлекает лишнего внимания зевак и уличных охотников за товарным знаком, но и позволяет чувствовать себя комфортно даже вдали от привычной роскоши. От искрящегося шампанского в хрустальных бокалах. От сбитых до самых хрящей костяшек пальцев. От юных, прекрасных тел, упакованных в красный шелк. От города, в котором ты оставил другого Адама, того, кто так или иначе не привык по-стариковски разлагаться и исходить в самокопании, того, кому хруст банкнот был приятней комплиментов.
Так в вашей семье повелось: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не реп. В остальном Руперта мало интересовало, чем там занята его младшая дочь, чья мать, как и мать Адама в свое время, выполнив свое предназначение, уходила по дороге в лучшую жизнь, где никто не будет спрашивать ее, откуда у нее все эти деньги. Кажется, кроме детей, это всех устраивало, впрочем, ты, кажется, никогда не чувствовал дефицита женского внимания. И Хлоя, Хлоя с ее сладкой, равнодушной улыбкой на формальных семейных ужинах, Хлоя, с ее хитрой манерой водить обоих мужчин в этом доме за нос… Хлоя в скромном черном платье. Ты не пожелал быть там, когда ее готовили к похоронам, но знаешь, что они обмыли ее руки. Знаешь, что осторожно убрали запекшуюся кровь из под ногтей и накрасили их ее любимым цветом. Бирюза всегда была ей к лицу, ты часто повторял это словно в шутку, даря новый комплект белья. Ты знаешь, что они вытащили все ее органы, сложили в мешочек и зашили брюшину. Знаешь, что ее рот наполнили войлоком, или чем там его наполняют, чтобы впалые щеки не делали из нее старуху в ее 19 лет. 
На ее похоронах ты не проронил ни слова. Бледное лицо – посиневшие губы. Брови сведены, кулаки в карманах, ты только повторял про себя ее любимую фразу – «казнить, нельзя помиловать пишется с запятой после казнить». И ты казнил. Долго, смачно, со вкусом. За три часа до того, как ее положат в землю и навсегда с ней попрощаются. Казнил, использовал весь свой арсенал. Когда-то кричал, вопил истошно, когда-то просто с холодом в глазах продевал лезвия через его кожу, мышцы, сухожилия. Но легче тебе так и не стало. Как не становилось и от осознания того, что если бы ты тогда не дал Ксавьеру шанс, последний шанс, она была бы жива. Она сидела бы сейчас на соседнем сидении Кадиллака базовой комплектации, мягко сжимала бы твою ладонь. И те, кто посчитали бы это чем-то непристойным, греховным, запретным, нихуя не знают о том, как сильно было это всепоглощающее чувство. Но она мертва. А соседнее сидение за четыре дня пути превратилось в свалку: оно скопило на себе бесчисленные пустые бумажные стаканы из под кофе, пачки от крекеров и упаковками от готовой еды – вынь да положь на язык. Скажи мне, Адам, Адам, где ты забыл того парня, которого больше заботили идеально выглаженные лацканы пиджака, чем чувства той, у которой после одной единственной ночи ты этот пиджак забыл. Парня, который всегда содержал оба своих автомобиля в идеальном порядке. Он явно остался там, в Денвере, вместе со своими тачками.
Давай, Адам, сделай музыку потише и выключи взбесившиеся дворники, дождь, кажется, сходит на нет и подмерзшая дорога начинает напоминать тебе о внимании к дороге. Напоминать о том, как сильно Юкон отличается от Техаса, где о настоящей зиме знали только из телевизора. И о том, как рано тут темнеет. Но ничего о девочках, которые любят разгуливать по пустым трассам с худым портфелем за плечами – ты не знал. Скажи мне правду, Адам Джеймс Ланкастер, ты остановился бы, если бы дело было бы где-нибудь в Хуаресе, там, за мостом? Начал бы ты осторожно жать на газ, сгибаться в плечах и напряженно всматриваться вперед, если бы ехал на сделку, в казино или к очередному заказчику? Нет. Бескомпромиссное и жесткое. Но эти четыре дня за рулем, день из которых ты провел в блуждании по пустынной, странной Канаде, дали тебе уяснить – едва ли ни каждому встречному тут стоит быть довольным. А ты осторожно опускаешь стекло с пассажирской стороны и наклоняешься, чтобы разглядеть ее детское, наивное, но исказившееся лицо. Твоя бровь изгибается и ползет вверх вместе с появляющейся, какой-то нелепой, хитрой усмешкой. – До города? – То есть до очередного поселка в глуши, состоящего из двух домов и одной собаки. Он не старался выглядеть проще или лучше, чем был на самом деле, но за исключением «Двойной кофе, пожалуйста» и «Черный Кадиллак» это вообще были его последние слова, сказанные с момента похорон Хлои. Ни много, ни мало шестеро с лишним суток. – Залезай. – Его взгляд падает на захламленное сидение и он уже думает о том, как это прозвучит, если он попросит ее сесть назад, но вместо этого, он сгребает то, что влезло в руку и, скинув за спину, снимает блок с дверей, ждет, когда она усядется, пристегнется и только тогда снимает ногу с педали тормоза. 
Трудно описать, что он чувствовал сейчас. Тут было место и интересу, и какой-то странно, непонятной тоске, которая не покидала его с момента сообщения о похищении сестры, и облегчение от возникшей неожиданно компании. Все это вместе мешало в нем коктейль-Молотова, а он бросал на нее редкие взгляды через зеркало заднего вида, отмечая, что ей не следовало бы бродить тут одной. Впрочем, с такой плотностью населения ей, видимо, с куда большей вероятностью встретился бы медведь, чем маньяк. Но он беззаботно улыбается, ненадолго повернув голову в ее сторону и вернув взгляд обратно к дороге. – Нет, серьезно, ты расскажешь мне, почему ты шляешься по трассе ночью одна или мне стоит ждать, когда ты достанешь заточку?
<br></div>
<hr>